Солнце и сердце

У него было два имени – одно дали родители в честь советского военачальника, второе дали ливанские армяне во время гастролей театра: Мгер – имя из эпоса, значит «солнце, свет». Этот человек с большим носом и грустными глазами, обожаемый миллионами зрителей бывшего Советского Союза, национальная гордость армян всего мира, прожил не очень длинную жизнь, прекрасную и трагическую одновременно. 85 лет исполнилось бы ему этим июлем. Уже более 20 лет Фрунзе Мкртчяна нет с нами.
Но мы помним и его незадачливого пройдоху Джабраила из «Кавказской пленницы», готового ради выгоды племянницу родную продать за 25 баранов и холодильник. И усатого, но совершенно не страшного, а скорее смешного своей глупостью разбойника из «Айболита-66». И уморительного «заграничного» профессора, занимающегося марсианскими проблемами, из фильма «Тридцать три». И его совсем не главного героя из фильма «Одиноким предоставляется общежитие», который возвращает, обливаясь горючими слезами, любимую жену, потому что она «А-а-абсолютно не умеет готовить…Утром яичница, вечером яичница, а ночью – омлет». И нелепого изменщика-мужа Борюсика из фильма «Суета сует» – режиссер Алла Сурикова рассказывала, что кандидатуру Мкртчяна ей пришлось отстаивать, потому что поначалу автор сценария никак не мог взять в толк, откуда у Борюсика такой ужасный армянский акцент. И всякий раз, когда смотрим – в… надцатый раз! – «Мимино», мы от души смеемся над неуклюжими и оттого гомерически смешными (кстати, в большинстве придуманными актером) фразами его Рубика: «Я тут так хохотался», «Я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся», «Слюшай, эти «Жигули», они чем думают?», «Я такую неприязнь к нему испытываю, что кушать не могу…». 
Мы и сами «хохотались» над его героями – трогательными в своей комичности и комичными в своей обыденности. Иногда они переживали настоящие драмы, творили ошибки, заблуждались, страдали, мучились и болели душой и сердцем – «Мужчины», «Солдат и слон», «Танго нашего детства»… А знаете, какой ценой платил он за страдание и боль своих героев? В фильме «Без прошедших дней» он играл почтальона, который приносит матери похоронку на ее последнего, четвертого, сына. С военного детства актер помнил жуткий случай, когда их, мальчишек, почтальон попросил передать письмо пожилой соседке, и они, уверенные в том, что несут в дом радость, с криками «ура!» вручили ей послание, не подозревая, что за горькая весть была в нем. Он запомнил этот случай на всю жизнь. И снимаясь в этой небольшой роли, играл человека, который не может отдать похоронку, потому что если он сейчас ее отдаст несчастной матери, то сам сойдет с ума. И тогда он этот конверт… съедает. Перед началом съемок Фрунзик три дня не выходил из гостиничного номера, сидел в одиночестве и пил. Вышел – синяки под глазами, небритый, изможденный. Сказал: «Я готов сниматься». Эти несколько дней, запершись в номере, он превращался в старика-почтальона, «съевшего» чужое горе. 
Комедию, впрочем, он любил. Понимал природу комического. Чувство юмора у него было великолепное. Вот кто-то сказал, что за него часто говорил его… нос. Господи, да он вообще из-за своей внешности не переживал, ничего необычного в ней не находил, а про свой нос сочинял анекдоты. И подпись ведь замечательную придумал: одной линией прорисовывал свой профиль с выдающимся носом. Шутил: дело не в том, что у него нос большой, а в том, что у других людей носы маленькие. 
Перед его чувством юмора пасовали коллеги, чиновники и стражи порядка. Когда вместе с Вахтангом Кикабидзе и Георгием Данелия Фрунзик отправился в Кремль получать Государственную премию за фильм «Мимино», охранники потребовали у них предъявить документы. На что Мкртчян строго и укоризненно спросил: «Разве иностранные шпионы в Кремль без документов ходят?» Их пропустили просто так. 
Он обожал Чарли Чаплина. В шутку иногда говорил: «Что я хуже Чаплина?» – нет, он не сравнивал себя с человеком, еще при жизни ставшим легендой мирового кино. Просто цену себе знал, своему таланту цену знал и очень верил в свое призвание. 

***
Но, любя театр, не понимая, как возможно жить без него, интересовался многими вещами. Порой до смешного доходило. Пытался понять, как работает телевизор, как передача откуда-нибудь из Америки или Германии доходит до Армении. Разбирал телевизор на винтики-шпунтики, раскручивал все до основания – приходил телевизионный мастер и разводил руками: и как теперь это все чинить? Его удивляли детские игрушки, механические, разные птички там – и как это устроено? У него самого была старая кукла-марионетка – с ней он разговаривал, поверяя свои тайны, мысли. Стихи писал, страшному армянскому землетрясению 1988 года посвятил поэму. 
Он ведь прекрасно рисовал. Его папа Мушег – простой табельщик Ленинаканского текстильного комбината – сам обожал живопись и старшего сына видел только художником. Железной линейкой по рукам бил – заставлял сына заниматься рисунком. А Фрунзик мечтал об актерской профессии. И уже в детстве устраивал представления на лестничной площадке: вешал какие-то занавески и с упоением играл для местной детворы. Иногда к ним присоединялись взрослые. 10-летний дворовый артист имел успех. Но не имел папиного благословения. Должно было пройти немало времени, чтобы папа все же признал за сыном право на лицедейство. Фрунзик занимался в театральной студии все при том же текстильном комбинате, и однажды на спектакль пришел Мушег-джан. Зрительный зал замер, ожидая скандала. Но папа ушел через несколько минут, не произнеся ни слова. Фрунзик вернулся домой бледный, как мел, от страха перед отцовским гневом. И тут случилось неожиданное для всего немаленького семейства Мкртчян: отец молча подошел к сыну и так же молча лег у его ног. Не спешите утирать слезы, потому что это слезы радости, хотя кто-то из мудрецов и сказал, что такие слезы – крик души в предчувствии потери этой радости. 
Но, возможно, они в чем-то правы. Ведь в институт Фрунзик поступил далеко не сразу и по причине совсем не творческой. Папу Мушега арестовали за попытку вынести с комбината отрез ткани – на крошечную зарплату прожить с четырьмя детьми в голодные послевоенные годы не было никакой возможности. Воровали все, не все попадались. Времена были сталинские, суровые – папу отправили на десять лет в ссылку в Нижний Тагил. Как выживало оставшееся без кормильца семейство, можно и не рассказывать. Зачастую ели раз в день, а уж что ели – лучше и не вспоминать. Мама, работавшая в столовой посудомойкой, приносила домой оставшиеся от обеда картофелины. После школы старший сын пошел на завод – когда говорит желудок, не до искусства. 
Только в 1956-м Фрунзик закончил Ереванский театральный институт. Ему было уже 26 лет. Впрочем, вот это «уже» в данном случае лишнее, потому что еще студентом второго курса его пригласили в знаменитый театр имени Сундукяна и предложили роль Эзопа. Играть, правда, Фрунзе должен был в очередь с другим актером, маститым, известным и, более того, собственным институтским педагогом. После первого же спектакля учитель отдал роль ученику – это было тоже своего рода благословление, второе после отцовского. Не потому ли жизнь артиста в театре сложилась на редкость удачно? Он играл лучшие роли мирового и национального репертуара, его Сирано де Бержерака отмечали все критики. Театр Мкртчян всегда ставил выше кино, в последние годы жизни серьезно занимался созданием собственного театра – сегодня он носит его имя, а руководит им его младший брат, известный режиссер Альберт Мкртчян. 
Кстати, про свой кинодебют Фрунзе Мкртчян рассказывал с иронией. Случилось это еще в студенческое время в фильме знаменитого сказочника Александра Роу «Тайна горного озера». Роль небольшая, и не роль даже, а так, крошечный эпизод: по сюжету персонаж Мкртчяна должен был убрать с дороги огромный камень. Как говорится, всего и делов-то. Но потом Роу решил, что вот этого странного большеносого человека с камнем как-то слишком много в кадре, и почти все вырезал, одна нога Фрунзика осталась. Так что в кино дебютировала нога будущего знаменитого артиста Мкртчяна. А самого его настоящий успех ждал через несколько лет с выходом на экраны фильма «Парни музкоманды». 

***
А уж всесоюзная слава пришла после «Мимино». Фантастическая слава. Это же известная история, как в Москве Фрунзик с братом ехали на какую-то важную встречу и решили добраться на метро. Московское метро в час пик – это же не протолкнуться. Они в вагон еле-еле втиснулись. И что вы думаете: через минуту вагон, как сумасшедший, принялся аплодировать артисту. Он тогда так смутился, что на ближайшей станции вышел. 
Народ его обожал. Денег с него не брали ни таксисты, ни торговцы. Его любили не только в Советском Союзе. Он как-то раз выступал в Нью-Йорке, был аншлаг, при том что в зале было много американцев. Фрунзик Мкртчян вышел на сцену и минут пять молча стоял и смотрел в зал. Не произнес ни слова. Говорили его глаза. Хохот стоял невероятный, некоторые от смеха были не в состоянии сидеть в креслах и сползали на пол. Артист поклонился и ушел. На следующий день нью-йоркские газеты пестрели заголовками типа «Пять минут молчания Мгера Мкртчяна». 
Но звездной болезнью он не страдал. Никому не отказывал в помощи – а за ней к нему обращались часто: кому-то – лечение, кому-то – квартиру, кому-то – телефон никак не установят. Он отзывался на чужую беду, не гнушаясь хождением по чиновничьим кабинетам и инстанциям. Помогал родственникам, друзьям, соседям и совершенно незнакомым людям. Он был уже известным артистом, когда умерла его мать. И однажды в дверь их дома в Ленинакане постучалась женщина, измученная и усталая. Узнав о смерти хозяйки дома, она горько заплакала: «Теперь мои дети умрут». С трудом удалось выяснить, что мама Фрунзика пообещала женщине поговорить с ним, не сможет ли он помочь получить квартиру для одинокой матери и ее пятерых детей, ютившихся в крохотной съемной комнатке. Ничего не стал говорить Фрунзик, а просто пошел сразу в ЦК – через три месяца выбил квартиру. Знаете, его ведь в Армении называли неофициальным народным депутатом. 

***
Несправедливость страшная – его судьба. Личная, мужская. Он очень любил свою жену Донару (она сыграла его жену в «Кавказской пленнице»), своих детей – дочь Нунэ и сына Вазгена. Он ведь довольно долго терпел страшные сцены ревности, которые устраивала ему жена. Причин для них не было никаких, как и понимания, что происходит с Донарой, почему в доме настоящий ад. Потом уже, когда по совету друзей, он обратился к врачам, те поставили диагноз: у Донары шизофрения. Лучшие специалисты, лучшие клиники – он все делал для того, чтобы вылечить ее, возил во Францию. Тщетно. А потом стало ясно, что страшная, неизлечимая болезнь передалась и сыну, талантливому юному художнику. Уже после смерти Фрунзика они оказались в одной психиатрической больнице – мать и сын, но, встречаясь порой в коридоре, не узнавали друг друга.
Это был не только приговор любимым людям, это был приговор самому Фрунзику Мкртчяну. Узнав, что медицина бессильна, он замкнулся в себе, начал пить. Пил сильно. Георгий Данелия во время съемок «Мимино» даже вынужден был поставить перед актером жесткое условие: или пить, или сниматься. Рассказывают, что несколько дней Мкртчян не притрагивался к спиртному, а потом пришел к режиссеру и грустно сказал: «Я понял, почему миром правят бездарности. Они не пьют и с самого утра начинают заниматься своей карьерой». Он еще пытался шутить. Он шутил, смеша других. А глаза его уже не смеялись. Его брат Альберт в одном интервью рассказывал: «Фрунзе желал смерти, он рвался к ней, он мечтал о ней, жестоко гася в себе жизненные инстинкты. Его не время погубило и не пристрастие к вину и табаку... Нет, он сознательно шел к своей погибели, не имея сил пережить болезнь сына и жены – огромное семейное горе». И дочери рядом не было, она вышла замуж, уехала в Аргентину.
Вдруг полюбил бродить в одиночестве по улицам, на расспросы друзей отвечал: «Разве я один? Кошки и собаки ведь тоже бродят». Пытался еще раз найти свое счастье. С Тамарой, дочерью высокопоставленного литературного чиновника, они прожили год. Зато теперь она пишет книги о Фрунзе Мкртчяне – зачем? 
Театр – единственное, что поддерживало его. Все остальное померкло. Он умер в 63 года под Новый 1994-й год. В темной, холодной квартире – в Армении из-за войны с Азербайджаном тогда не было ни света, ни тепла. Рядом с мертвым отцом молча сидел 23-летний сын – безучастный вид, пустые глаза, он так и не понял, что папы больше нет. А хоронили любимого артиста 31 декабря – казалось, за гробом шла вся Армения, машины на обочинах фарами освещали дорогу, тысячи и тысячи людей несли зажженные свечи. Говорят, что в эту новогоднюю ночь армяне пили первый бокал стоя и молча. 
P.S. Четыре года назад ушла из жизни Донара, несколько десятилетий проведшая в психиатрической больнице, в 33 года умер Вазген, только на пять лет пережила отца Нунэ. В далекой Аргентине живет его внучка – Гаяне (Ирэн). Его имя носит созданный им в Ереване театр. В его честь названы улицы армянских городов. А в родном городе актера Гюмри открыт дом-музей. Рассказывают, что однажды туда пришел паренек, походил по комнатам, спросил, действительно ли вещи принадлежали известному артисту, признался, что видел все фильмы с его участием, а потом встал на колени и заплакал…

Маша КАССАНДРОВА
http://www.vesty.spb.ru/apps/novosti/2015/07/08/solnce-i-serdce/